В литературе, посвященной «катыньской» проблематике, общим местом является оценка событий апреля 1943 года как успешной пропагандистской акции нацистской Германии, использовавшей захоронения в Козьих горах для внесения разлада в ряды антигитлеровской коалиции [9, 16, 26, 27 и многие др.]. Акцент при этом делается на том воздействии, которые «катынское дело» оказало на отношения Советского Союза и польского эмигрантского правительства, а также их долгосрочных последствиях в общем контексте советско-польских отношений.
Следует учитывать, что польское эмигрантское правительство не только не было единым в политическом плане, но было раздираемо сильнейшими внутренними противоречиями. Отношения с политиками, представляющими бывшую правящую элиту, были одной из важнейших проблем, с которыми еще в сентябре 1939 г. столкнулось беглое эмигрантское правительство: достаточно вспомнить кризисы 30 сентября 1939 г., июля 1940 г., августа 1941 г. и ряд других [15, s. 74]. В его состав входили не только сторонники В. Сикорского, но и сильная оппозиционная группировка «пилсудчиков», а также довоенные противники «Фронта Можа» (Front Morzha) (1). Польский историк М. Хулас очередную внутриправительственную кризисную ситуации апреля 1942 г. оценивает следующим образом: «противники Сикорского продолжали попытки дискредитировать его в глазах поляков и союзников – тревожные новости достигли даже Китая» [15, s. 134], «несмотря на попытки создать имидж единодушного правительства, было ясно, что ситуация тревожно приближается к расколу, и при этом неизвестно, каков был бы эффект, если бы не немецкое коммюнике об открытии польских гробов в Катыни» [15, s. 131].
Вероятно, ряд польских эмигрантских политиков изначально решил использовать «катынскую провокацию» как средство внутриправительственной и внутриполитической борьбы. Те политики, которые активно включились в популяризацию «катыньской правды» (подписанты меморандума 16 апреля 1943 года военный министр М. Кукель, министр иностранных дел Э. Рачинский, министр информации С. Кот (2), а также А. Залески, К. Соснковский и др.), использовали этот вопрос как инструмент в борьбе за политический вес и влияние в польском эмигрантском правительстве. В ментальной сфере это стало важным этапом в превращении отношения к проблеме ответственности за «катыньское преступление» в своего рода тест на польский патриотизм.
Генерал Кукель отличался не просто антисоветскими взглядами, а был готов на сотрудничество с нацистами против Советского Союза. Именно он был одним из основных инициаторов коммюнике 16 апреля 1943 г., которое запустило цепочку событий, приведших к вынужденному разрыву со стороны СССР польско-советских союзнических отношений против нацистской Германии. В декабре 1944 г. именно Кукель возглавит созданную в Лондоне «Специальную комиссию для расследования катыньского преступления», под эгидой которой началась подготовка «белой книги катыни», содержание которой поддерживало озвученную геббельсовцами версию об ответственности Советского Союза за катыньский расстрел.
Отношение конкретного польского деятеля к Катыни стало формальным поводом, который давал «борцам за катынскую правду» возможность легализовать и обосновать кадровые перестановки, а некоторых политиков и совсем убрать с политической арены.
30 июня 1943 г. глава подпольного польского государства генерал Стефан Ровецкий в результате предательства был схвачен нацистскими властями. После отказа сотрудничать против СССР был отправлен в конлагерь Заксенхаузен; в августе 1944 г. расстрелян по приказу Г. Гиммлера. Место Ровецкого как командующего Армией Крайовой 9 июля 1943 г. занял Тадеуш Коморовский (Бур-Комаровский).
В это же самое время – 4 июля 1943 г. – при невыясненных до сих пор до конца обстоятельствах погиб премьер-министр и главнокомандующий генерал Владислав Сикорский. Как отмечают польские исследователи, это произошло в тот период, когда решалась судьба Польши на международной арене [1, с. 286]. Новым верховным главнокомандующим стал генерал Соснковский, а новым премьер-министром С. Миколайчик.
Вышедшие на первые роли политики польского эмигрантского правительства в рамках своей непримиримой антисоветской позиции не сбавляли усилий по внесению разлада между СССР, с одной стороны, и Британией и США с другой. Всячески поддерживая тезис о «преступности» советского режима, они стремились не только укрепить решимость Великобритании бороться за возвращение польских эмигрантов в Варшаву после войны, но и укрепить свои позиции в отношении будущей советско-польской границы.
Интерпретируя в свою пользу положения Атлантической хартии, польские эмигрантские деятели были уверены в том, что им снова достанется территория Западной Белоруссии и Западной Украины, захваченная Польшей в результате польско-советской войны 1919–1921 гг., – в нарушение Версальских решений. Польские эмигрантские деятели продолжали отвергать все предложения советской стороны по поводу восстановления национальной восточной границы. Лондонское правительство С. Миколайчика было вынуждено уйти в отставку (24 ноября 1944 г.). Новое польское эмигрантское правительство возглавил Т. Арцишевский.
Такова была обстановка, в которой польским эмигрантским правительством принималось решение о создании в декабре 1944 г. особой структуры при его Совете министров – Специальной комиссии для расследования катыньского дела (Komisija Specjalna dla zbadania Sprawy Katynskiej) [9, s. 193; 25, s. 14]. Эту комиссию возглавил генерал Кукель. Помимо него, членами комиссии стали министр иностранных дел граф Адам Тарновский (3), министр информации и документации Адам Прагье (4), а также эксперты M. Хейцман и В. Сукенницкий. Все основные работы по подготовке материалов расследования так называемого катыньского преступления были выполнены этими двумя экспертами. На протяжении нескольких последующих месяцев они подбирали материалы, которые в 1946 г. были опубликованы польским «советом министров» и легли в основу позиции польской политической эмиграции по катыньскому делу в послевоенное время.
Виктор Сукенницкий (1901–1983) – польско-американский историк, политолог, советолог, главный следователь польского эмигрантского правительства по катыньскому делу, доктор права. Член польской организации войсковой (в Каунасе), доброволец польско-советской войны 1919–1921 гг. В 1941 г. был арестован и направлен в трудовой лагерь в Красноярский край. Освобожден в декабре 1941 г. по соглашению Сикорского – Майского, работал первым секретарем посольства Республики Польша в Куйбышеве. В сентябре 1942 г. переехал в Тегеран, где был сотрудником посольства. В 1952–1959 гг. работал аналитиком «Радио Свободная Европа», спонсировавшегося Центральным разведывательным управлением США. В 1959 г. эмигрировал в США, где работал научным сотрудником Гуверовского института [13, s. 51, 86, 87, 88, 167, 244–245; 19] (5).
Результаты деятельности этой Специальной комиссии для расследования катыньского дела будут явлены уже в 1946 году. Необходимо учитывать, что к 1946 г. международное положение польских эмигрантских деятелей претерпит серьезные изменения. Это изменение международно-правового статуса крайне важно для понимания содержания и политической направленности подбиравшихся комиссией так называемых фактов и документов.
В феврале 1945 г. в Крыму прошла Ялтинская конференция. Западная граница послевоенной Польши должна была проходить по «линии Керзона» (с небольшими отступлениями на 5–8 км в пользу Польши). Кроме этого, Польше было обещано «существенное приращение территории на севере и западе». Лондонское эмигрантское правительство постановления Ялты отвергло: «было решено не соглашаться ни при каких условиях, дабы не легализовать беззакония, то есть лишения Польши половины ее довоенной территории» [1, c. 302].
На Ялтинской конференции Сталину удалось добиться от союзников согласия на создание нового правительства в самой Польше – Временного правительства национального единства. 28 июня 1945 г. был утвержден состав Правительства национального единства. 29 июня 1945 г. оно было признано Францией, 5 июля – Великобританией и США. Польское эмигрантское правительство отказалось признать Правительство национального единства.
6 июля 1945 г. США и Великобритания официально отказались от признания лондонского правительства Артишевского. Дипломатические отношения с ним сохраняли лишь Ватикан, Ирландия, Куба и Ливан [6, с. 363].
Уже вскоре после Потсдама отношения между недавними союзниками вступили в стадию открытого конфликта. В конце февраля на свет появилась «длинная телеграмма» Дж. Кеннана, говорящая о невозможности сотрудничества с СССР [18]. В марте 1946 г. бывший премьер-министр Великобритании У. Черчилль заявил о том, что поперек всего европейского континента «опустился железный занавес», и потребовал срочного создания англо-американского союза, который бы противостоял СССР.
В контексте такой международной политической обстановки проходили заседания Международного Военного Трибунала в Нюрнберге над главными нацистскими преступниками – последнего «общего дела», как постепенно становилось понятно, в рамках Антигитлеровской коалиции («Большого союза»).
КАТЫНСКИЕ ОТРИЦАТЕЛИ И НЮРНБЕРГ
Считается, что лондонской Специальной комиссией для расследования катыньского дела было подготовлено несколько вариантов катыньских материалов. Они имели разный объем (от нескольких десятков до четырех с половиной сотен страниц) и разную степень доступности («Секретно», «Совершенного секретно», «Для частного пользования») [27, s. 381–385]. В настоящее время они так и не введены в научный оборот в качестве общедоступного источника о катыньском деле.
Самое первое издание было подготовлено в Лондоне в феврале 1946 г. и называлось «Рапорт о резне польских офицеров в лесу Катынь. Факты и документы» (Report on the Massacre of Polish Officers in the Katyn Wood. Facts and Doсuments) [29; 27, 381–382]. Под руководством Сукенницкого было также подготовлено обширное издание «Факты и документы о польских узниках войны, захваченных СССР в ходе кампании 1939 г.» (Facts and Documents Concerning Polish Prisoners of War Captured by thе U.S.S.R. during the 1939 Campaign) [12; 25, s. 14; 27, s. 382]. В литературе встречается упоминание о сокращенной версии этих «Фактов и документов…», которая называлась «Массовое убийство польских узников войны в Катыни» («The Mass Murder of Polish Prisoners of War in Katyn»). Эти материалы объемом в 31 стр. были подготовлены в марте 1943 г. и имели грифы «Строго секретно» (Most secret) и «Не для публикации» (Not for publication) [27, s. 383]. Время появления этих материалов совпадает с попыткой обнародования на Нюрнберге машинописного текста секретного дополнительного протокола к Договору о ненападении между СССР и Германией от 23 августа 1939 года. Как известно, о существовании секретного дополнительного протокола к договору от 23 августа 1939 г. было сообщено А.Зайдлем, защитником Р. Гесса на Международном военном трибунале в Нюрнберге (МВТ) в конце марта 1946 года. Судьи, несмотря на усилия адвоката, отказались заслушать полученный из неизвестного источника текст, однако включили его в материалы процесса. Таким образом, он получил статус официального документа. Но Трибунал его не обсуждал и не принимал решения о его подлинности [7, с. 198].
Можно предположить, что после того, как стороне защиты удалось удачно подложить судьям Трибунала «секретный дополнительный протокол к договору от 23 августа 1939 г.», возникла идея таким же способом провести и «документы», которые доказывали бы невиновность гитлеровцев в совершении катыньского расстрела.
К июлю 1946 г. была подготовлена еще одна «небольшая брошюра» под названием «Рапорт об убийстве польских офицеров в Катынском лесу» (Report on the Massacre of Polish Officers in the Katyn Wood. Facts and Documents) [27, s. 381], которую польские эмигрантские деятели попытались легализовать в ходе МВТ 2 июля 1946 г., передав их защитнику К. Дёница адмиралу О. Кранцбюлеру в качестве материалов защиты нацистской стороны [31, p. 383].
С точки зрения изучения Katyn’и как польского места памяти (6) обращает на себя внимание тот факт, что во всех известных источниках рассматриваемого периода описание «катынских событий» ведется с 17 сентября 1939 г., а не с 23 августа, как в современной политизированной («классической») западной версии [3, c. 167–188]. Крайне маловероятным представляется тот факт, что авторам «Рапорта» не было известно о советско-германском договоре от 23 августа 1939 г., текст которого был опубликован в издававшейся миллионными тиражами «Правде». Это означает, что в тот период Договор о ненападении между Советским Союзом и Германией от 23 августа 1939 г. в глазах польских деятелей и представителей «мировой общественности» еще не рассматривался как что-то особенное с точки зрения действовавшей практики международного права. Придание договору и сопутствующим документам символического значения зловещего и преступного «сговора двух диктаторов» тогда еще не стало частью исторической политики на Западе.
«Рапорт об убийстве польских офицеров в Катынском лесу», по сути, фиксирует начало нового этапа формирования катынской мифологии.
Повествование в нем начинается с 17 сентября 1939 г., когда польскому послу в Москве была вручена нота о том, что Красная Армия получила приказ пересечь польскую границу. Далее говорится о том, как Красная Армия «захватила Польшу», в то время как польские войска не на жизнь, а на смерть сражались с вермахтом на западе. Плененные Красной Армией польские офицеры были размещены в трех лагерях – Козельске, Старобельске и Осташкове, где на протяжении шести месяцев подвергались расспросам. В приведенных в «Рапорте» воспоминаниях говорится, что это были не допросы, а некие «беседы на политические темы» (о причинах и предполагаемом итоге войны с Германией, о буржуазном и социалистическом строе, и т. п.). По итогам этих бесед-расспросов, как предполагают авторы, проводилась некая классификация заключенных. В конце марта подобные беседы прекратились, а среди заключенных стали ходить слухи о том, что их всех вскоре отвезут домой. Все с радостью ждали того момента, когда начнут называть имена на отправку. В Старобельске это называлось «время попугая» (the parrot time). В Козельском лагере перед отправкой польских офицеров кормили русскими блинами: «Отправление первой группы из Козельска было устроено как праздник. Офицеры, которые оставались в лагере, выстроились в шеренгу и приветствовали отправляющихся. Новое лагерное начальство устроило что-то вроде ресепшена для уезжающих заключенных и предлагало им русские блины» [29, p. 8].
Как следует из «Рапорта», дальнейшая судьба узников трех лагерей стала известна из надписей на стенах тюремных вагонов, которые находили «заключенные второй и последующих групп»: «…Надписи, сделанные на стенах вагонов их предшественниками, которые на маршруте Козельск – Гнездово – Катынь гласили: “Мы выходим на второй станции от Смоленска. Нас ждут грузовики. Мы покидаем поезд” или “Нас выводят из поезда в Гнездово, мы можем видеть грузовики” (7)» [29, p. 8]. Заключенные из Старобельска видели аналогичные надписи, показывающие, что их предшественников отправили в Харьков. Путь «осташковцев» был прослежен до Вязьмы [29, p. 8].
В данном случае либо авторов «Рапорта» напрочь подвела логика, либо за их утверждениями скрывалось желание скрыть свои источники информации: очевидно, для того, чтобы «заключенные последующих групп» могли кому-то рассказать о виденных на стенах вагонов надписях, они должны были остаться в живых.
Ряд фактов, описанных в «Рапорте», отсутствует в современной официальной версии «катынского дела». Обращает внимание, также, что Старобельск назван как располагающийся «около» отстоящего от него на 240 км Харькова, – аналогично тому, как это сделано в известной «Записке Шелепина» из секретного пакета № 1 (8).
Помимо «фактов», в Рапорте приведены и «документы». Что они из себя представляли?
Это выдержки из советских газет сентября 1939 г. и 1940 г. [2; 5]; стенограммы переговоров С. Кота с А. Я. Вышинским, В. М. Молотовым, И. В. Сталиным; переговоры В. Сикорского и В. Андерса со Сталиным; выдержки из «Старобельских воспоминаний» Ю. Чапского (9); нота М. Кукеля от 17 апреля 1943 г.; Меморандум международной комиссии судмедэкспертов от 30 апреля 1943 г.; заключение комиссии Н.Н. Бурденко; несколько анонимных показаний и другие. Всего 33 «документа», приведенных в виде машинописного текста.
Все эти материалы были переданы стороне защиты главных нацистских преступников в Нюрнберге – в расчете поколебать уверенность суда относительно вины гитлеровцев в совершении катыньского расстрела. 2 июля 1946 года О. Кранцбюлер попытался представить Трибуналу подготовленную лондонской Специальной комиссией для расследования катыньского дела материалы, которые должны были стать доказательством невиновности нацистских властей в катыньском преступлении. Однако председатель МВТ Дж. Лоуренс эти материалы рассматривать отказался [31, s. 377–383].
Сам факт принятия этих анонимных «польских материалов» к официальному рассмотрению означал бы косвенное признание права их авторов – не названных пока «польских представителей» – выступать от имени Польши или польского народа. Между тем, в Нюрнберге находилась официальная делегация ПНР. Поэтому вполне понятно, что именно этот момент вызвал замечание советского обвинителя. Ответа на вопрос, «от какой польской делегации он [Кранцбюлер. – О.К.] получил этот документ, потому что представленная здесь польская делегация не могла подготовить такой фашистский пропагандистский документ, как этот» [31, s. 383–384], советская сторона не получила.
Существовавшие к описываемым событиям июля 1946 г. серьезные разногласия среди бывших союзников по борьбе с нацизмом стали причиной того, что катыньским отрицателям было разрешено распространять антисоветские материалы среди членов Трибунала.
Предложенный на рассмотрение МВТ «Рапорт о резне польских офицеров в лесу Katyn», не был приобщен к материалам процесса. Однако тот факт, что в приговоре Трибунала отсутствует прямое возложение вины за катыньское преступление на нацистскую Германию, позволил Западу использовать эту антисоветскую провокацию на всем протяжении Холодной войны. Причем использовать без каких-то ограничений и юридических последствий. Более того, польские эмигрантские деятели (и стоявшие за их спинами политические силы) использовали это отсутствие решения в политических целях, подняв уровень антисоветской пропаганды на новый – международный – уровень.
НЮРНБЕРГ ДЛЯ СТАЛИНА
В послевоенный период деятели польской эмиграции продолжали популяризировать свою версию катынских событий. Более того, они решили ни много ни мало устроить для Сталина и лидеров Советского Союза свой «Нюрнберг». В 1949 году ими была подготовлена и издана книга под названием «Сталин и поляки: обвинительный акт советскому руководству» [30] – на английском языке, что определялось ее целевой аудиторией.
Ее автором или, скорее, составителем выступил Бронислав Кузнерж (1883–1966) – министр юстиции потерявшего международную легитимность эмигрантского правительства Артишевского (1944–1947) и Бур-Коморовского (1947–1949). Кузнерж на момент начала Польской кампании вермахта служил в подразделении военной цензуры. Он повторил маршрут многих эмигрантских деятелей, в сентябре 1939 г. бросивших свою страну и бежавших в Румынию. С января по июль 1940 г. находился под вымышленным именем в лагерях для интернированных, затем до июля 1942 г. служил в Польской независимой карпатской бригаде в Палестине и Египте. Начальник лагеря для итальянских, затем немецких военнопленных. С октября 1942 г. в Великобритании.
Автором предисловия к книге стал Август Залески (1883–1972), так называемый президент «польского эмигрантского правительства» с 7 июня 1947 г. по 7 апреля 1972 года. Залески дважды становился министром иностранных дел: первый раз в межвоенный период (1926–1932 гг.); второй раз в правительстве Сикорского (30 сентября 1939 г. – 25 июля 1941 г.). Он был ярым противником политики Сикорского по установлению каких-бы то ни было союзнических отношений с Советским Союзом; в 1941 г. выступал категорически против подписания соглашения Сикорского – Майского, после заключения которого демонстративно ушел в отставку в знак несогласия. В 1943–1945 гг. исполнял функции главы президентской службы В. Рачкевича, после смерти которого стал новым президентом.
На обложку книги «Сталин и поляки» было вынесено утверждение: «Почти десять лет назад польское правительство было изгнано немецкими и русскими захватчиками. Это же самое правительство, никогда не отвергавшееся народом Польши, теперь представило первое официальное обвинение в советском угнетении. От бессмысленной жестокости Красной Армии во время первого вторжения и ужасной бойни в Катынском лесу до фальсифицированных выборов 1947 г. и постепенной ликвидации всех форм национальной культуры…».
В самом издании, что показательно, применяется название тех категорий преступлений, которые использовались на Международном Военном Трибунале в Нюрнберге над нацистскими преступниками: преступления против мира (crimes against peaсe), военные преступления и преступления против человечности (war crimes and crimes against humanity). Только в данном издании польские деятели применяют их уже по отношению к Советскому Союзу и советскому руководству.
Книга состоит из двух частей: 1939–1941 гг. и 1941–1948 гг., что соответствует сложившейся в тот период концепции «первой советской» и «второй советской оккупации» Польши. В число «советских преступлений против поляков» авторы включают практически всю польскую историю, начиная от «спланированной агрессии 1939 г.» и заканчивая «манипуляциями на выборах 1947 г.». Один из разделов (около 40 страниц) посвящен «убийству и жестокому обращению с узниками войны и массовому убийству в Катыньском лесу» [24, p. 88–125].
Вероятно, впервые на страницах этой книги появляется понятие «катынская ложь» (kłamstwo katynskie), которым стали обозначать советскую политику по сокрытию так называемой катынской правды. Характерно сравнение «нацистских и советских попыток уничтожить польскую идентичность, культуру и политическую независимость», а также вывод о том, что сталинские методы совершения преступлений над поляками показывают «даже бóльшую спланированность и психологическую изощренность» по сравнению с нацизмом. Польская эмиграция обвиняла СССР не только в совершении «катыньского расстрела», но и в совершении других многочисленных преступлений против Польши. По мнению «обвинителей», Польша стала самым первым примером того, что СССР планировал сотворить со всем миром – в данном случае практически один в один повторяется формулировка Й. Геббельса 1943 года: «Катынь – это пример того, что Советский Союз планировал сделать со всем миром».
С конца 1940-х гг. число антисоветских публикаций стало расти и множиться. В массовом порядке стали публиковаться книги, брошюры, статьи, листовки. В 1949 г. году в Лондоне на английском была издана книга В. Андерса под названием «Армия в изгнании» [10]. Генерал Кукель начнет писать одну из первых политических биографий Сикорского [20]. Также Кукель выступит с инициативой создания Польского исследовательского центра в Лондоне и возглавит его. Именно эта организация в 1972 г. издаст воспоминания Яна Шембека, в 4-м томе которых будет опубликована первая известная фотокопия секретного дополнительного протокола в Договору о ненападении от 23 августа 1939 г. между Германией и СССР [7, c. 197].
Много и плодотворно будут писать «независимые наблюдатели» и участники эксгумационных работ веcны 1943 года. Польский писатель Й.Мацкевич в 1948 г. опубликовал книгу «Катыньское преступление в свете документов» [21], которая в польской историографии считается одним из классических катыньских изданий. В 1949 году А. Мошинский подготовил и издал в Лондоне катыньские списки, в которых приведены имена и фамилии узников Козельска, Старобельска и Осташкова, которые «выходят» на цифру в 10 тыс. жертв [23]. Складывается впечатление, что в послевоенные годы в катынские жертвы записывали всех польских офицеров, о судьбе которых к этому времени не было известно. Так, в списках Мошинского (1949) имена тех катынских жертв, которые обнародованы М.С. Горбачёвым и опубликованы польской стороной [17; 22; 32; 8], составляют крайне незначительное число (по Козельску – около трети). Какова судьба остальных катыньских жертв из этих катыньских списков, польской стороной до настоящего времени, насколько известно, не установлено.
Чапский допишет и опубликует «Воспоминания узника Старобельска». Активно будет публиковать свои статьи о Катыни Ф. Гётель [14]. Сукенницкий подготовит очередную «белую книгу», теперь уже о межвоенных польско-советских отношениях, значительная часть которых посвящена претензиям Польши на обладание «кресами всхудними» [11]. Этот перечень можно продолжать еще очень долго.
На рубеже 1940-х – 50-х гг. стали активно организовываться различные комитеты, перед которыми выступали многочисленные очевидцы, свидетельствующие о «преступлениях советского режима». В качестве примера можно назвать созданное в 1949 г. в Лондоне «Польское общество бывших советских политических узников» (Polskie Stowarzyszenie bylych Sowieckich Wieznow Politycznych) [33; 25, s. 15], руководителем которого был все тот же Андерс.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ: КАТЫНСКОЕ ДЕЛО И ЦРУ
В конце 1940-х – начале 50-х гг. формирование антисоветских и антикоммунистических структур активно шло и в США. В эти годы ЦРУ запустило целый ряд мощных антикоммунистических проектов, среди которых была организация Комитета Свободной Европы (10) и Американского комитета освобождения от большевизма (11) [28]. Бежавшие из Европы антисоветчики и нацисты всех мастей быстро находили себе среди них покровителей.
Было бы странно (и непрофессионально, наверное), если бы американские борцы за «Свободную Европу» не воспользовались таким мощным оружием, как «Катынская проблема» – оружием, которое в 1944–1945 гг. выпало из рук Геббельса, но было сохранено в «арсенале» благодаря усилиям польских эмигрантских кругов.
В августе 1949 г. в Нью-Йорке был организован Американский комитет для расследования Катыньского преступления (The American Committee for Investigation of the Katyn Massacre (англ.), Amerykanski Komitet dla zbadania Zbrodni Katynskiej (польск.)). В его состав вошли: А. Блисс-Лейн (председатель), писатель М. Истман и журналист Д. Томпсон (заместитель председателя), Дж. Эпштейн (исполнительный секретарь), а также генерал У. Дж. Донован, писатель и конгрессмен Клэр Бут Люс, о. Дж. Ф. Кронин, Ч. Розмарек (президент Польско-американского конгресса) и другие (12) [25, s. 15; 27, s. 303]. Среди членов этого комитета также значились конгрессмены Дж. Дондеро, Д. Флуд, Дж. Лодж, Р. Мэдден, Дж. Ранкин – те, по чьей инициативе в условиях Корейского конфликта будет организована так называемая комиссия Мэддена по расследованию Катыньского преступления.
Среди членов Американского комитета для расследования Катыньского преступления значится и имя Аллена У. Даллеса – основателя и первого руководителя Центрального разведывательного управления США.
По сути, в условиях Холодной войны была использована геббельсовская концепция «сила через страх»: снова и снова поднимая вопрос о катыньском деле, демонстрировать всему миру преступность и жестокость государственного строя Советского Союза и коммунистического движения в целом.
Для США предоставление польским активистам возможности вести пропаганду антисоветской версии катыньского дела было лишь частью общей политики по ослаблению СССР и ведения борьбы против коммунистического движения.
Таким образом, очевидно, что для прописавшихся навсегда в Лондоне и Вашингтоне представителей польской эмиграции активная пропаганда катынского дела стала вопросом их собственного политического выживания: сначала в Великобритании, а затем и в США, чье лидерство в противостоянии коммунизму в то время становится частью общего лидерства в западном мире. Это положение польских эмигрантских кругов было осознано американцами, которые стали их использовать и привлекать в рамках своей борьбы за освобождение Восточной Европы от коммунизма.
На символическом уровне вся эта борьба привела к тому, что «катынский вопрос» – независимо от того, что на самом деле думали пропагандирующие его участники – постепенно стал превращаться в маркер истинного польского патриотизма. Те поляки, которые соглашались с советскими аргументами, получали репутацию коллаборационистов, людей с согбенной перед русскими оккупантами спиной. Те же, кто имел смелость считать или заявлять обратное, автоматически обретали ореол борцов за «свободную Польшу».
С течением времени получилось так, что отношение к «катынскому делу» превратилось в инструмент формирования диссидентского движения в Народной Польше. Предлог борьбы за «правду о катыни» и маска переживаний по поводу страданий польских офицеров были очень мощным идеологическим «крючком», на который ловцы душ подсаживали тех, кто первоначально сочувствовал Народной Польше, поддерживал перемены и в то же время был готов поддерживать советское присутствие и влияние.
Автор статьи: Корнилова Оксана Викторовна, кандидат исторических наук, в 2000–2017 гг. руководитель научно-экспозиционного отдела Мемориала «Катынь», г. Смоленск, Российская Федерация.